МАРУСИН РАССКАЗ Дядя Коля повел нас своим путем – напрямик на деревню Ляды. Шли то полем, то лесом. То по тропинке, то по тележной до-роге. Шли медленно, так как вначале корова мотала головой, упрямилась. Потом ничего, разошлась. Мы почти не разговаривали. Только изредка

ЧЕГО ВЫ НА МЕНЯ ТАК СМОТРИТЕ?

Однажды мы с Андрюхой решили пойти в баню втроем, прихватив еще и Крамаря. Раньше Крамаря в голом виде мы естественно не видели, и поэтому, опоздав минут на десять, и подумав, что Крамарь уже парится, мы стали внимательно рассматривать снующих мимо нас мужиков. Мужики все как на подбор были в чем мать родила, а потому совершенно одинаковыми. Отличались только банные шляпы (один мужик ожесточенно крестным знамением "осенял" себя дубовым веничком, по брови надвинув буденовку с красной звездой) и тату (распуздронистый браток, мечтавший выбиться в генералы, даже наколол себе на плечи эполеты). Интересно как это женщины нас выделяют? Впрочем, многие со временем утрачивают это чутье и утверждают, что все мужики одинаковы, и вообще - козлы. Это потому, что их часто обманывали. Хотя настоящие козлы вообще никогда и никого не обманывают. Но так решили женщины и "козлы" стали именем нарицательным, а для некоторых мужиков еще и собственным именем. Женщины, как известно, вообще не обманывают, просто порой говорят и делают не так, как думают говорить и делать, а совсем наоборот.
Вот такие мысли посещали меня, пока мы не выделили одного лысоватого мужика без шляпы.
-Крамарь? - предположил я.
-Похож,- вторил мне Андрюха, но тут же засомневался,- только выглядит постарше.
-Но лысина-то его, а?
Мужик тем временем обратил внимание на наши пытливые взгляды, но сделал вид, что ему до лампочки.
-Лысина его,- согласился Андрюха,- а только ростом пониже.
-А потому, что без каблуков,- врезал я Андрюхе,- видишь, как смотрит на нас, вон опять оглянулся, не узнает.
Тут я слегка наклонил голову в сторону мужика.
-Он же нас голыми тоже никогда не видел,- сдался Андрюха и посмотрел в ту же сторону.
-Давай проверим,- предложил я и тихо добавил, - Ты посмотри на него прямо и громко скажи: "Крамарь".
Андрюха развернувшись в сторону мужика и поймав стальным взором его недовольный взгляд, что есть мочи выдохнул: "Крамарь"!.
-Ребята, чего вы на меня так смотрите?- не выдержал мужик, а этот,- он кивнул в сторону Андрюхи,- еще и обзывается. Какой я вам крамарь?
- Крамарь – это не оскорбление, а фамилия,- попытался успокоить я мужика,- поэтому, мужик, если ты не тот, за кого себя выдаешь…, то есть не тот, за кого мы тебя выдаем, то есть выдаем себя не за тех, кто мы на самом деле,- окончательно запутался я.
-Мы здесь друга ждем, понимаешь? Зовут его Крамарь. Голыми мы друг друга никогда не видели. Поэтому, если ты не Крамарь, то извини,- расставил все точки над "и" Андрюха.
-И вообще,- добавил я, когда псевдо Крамарь все еще с легким подозрением продолжал коситься на меня,- у нас правильная ориентация! Вот…
И тут мы втроем весело рассмеялись
Когда красные от пара и обессиленные мы вместе с Андрюхой упали на сидушки, то на соседней увидели возвышающегося мужика, который стоял на сидушке (чтобы не запачкать штаны) на одной ноге, которая была уже одета в брючину. Руками он поддерживал брюки, чтобы не упали. Но вот вторая нога как бы подзастыла в воздухе, и он даже не пытался запихнуть ее в другую брючину, потому что в течении нескольких секунд окаменело смотрел в одну точку. "Точка" на самом деле оказалась, не спеша шествующим в нашем направлении с веничком в авоське и улыбающимся Крамарем. Крамарь перехватил его взгляд, когда он наконец вернулся к жизни и воскликнул: - И вправду похож!
- Чего это он на меня смотрит, и на кого это я так похож?- покраснел Крамарь.
- На Крамаря,- что-то не то опять вырвалось у меня,- то есть он на Крамаря…, то есть ты на Крамаря…, то есть ты на него, а он на тебя…, то есть как мы на нас.
- Что-то есть,- озадаченно заметил Крамарь.
И мы снова рассмеялись, после того, как рассказали нашему другу о том, что произошло незадолго до его появления. Мы еще не раз возвращались к этому эпизоду потягивая пиво в банном буфете, посмеиваясь друг над другом и над собой.
- А вот еще одна байка,- вспомнил Андрюха, подходя к столику с бокалами пива. Помнишь, Валентиныч,- тут он кивнул в мою сторону,- историю про гастритик?

НАВЕРНО У ВАС ГАСТРИТИК.

Валентиныч всегда что-нибудь выдумывает,- заинтриговал Андрюха,- однажды он затащил меня в баню. Я же занимаюсь бодибилдингом,- с гордостью напомнил он присутствующим,- и, честно говоря, испугался, что после парной мышцы потеряют сочность, но Валентиныч объяснил, что сочность мы быстренько восстановим парочкой бокалов пива, и я согласился. Когда мы с Валентинычем вошли в моечную, там висел густой туман от пара,- продолжал Андрюха,- и я в этом тумане чуть не потерял Валентиныча, который, похоже, чувствовал себя в нем как рыба в воде. Носился с какими-то тазиками, матерился, что они ржавые, и из них вода вытекает, запаривал веники. Время от времени его голова словно перископ выныривала из пара чтобы сориентироваться… В общем когда мы уселись в парилке, мне с непривычки уже как-то было не по себе от всей этой влажности и суеты. Но Валентиныч на этом не успокоился. Он скоблил меня скребком, одновременно чесался сам, подливал в ковшик пива, поддавал на каменку, прыгал в ледяную воду бассейна, тут же выскакивал, снова забегал в парилку (дуплетился), крутил вениками пропеллер под потолком, захлестал меня этими вениками, отхлестался сам… Короче, когда мы уже мылись в душе, у меня заболел живот, но Валентиныч сказал: "Ты Андрей выжимаешь триста кило одной левой ногой, поэтому живот – это ерунда. Просто ты съел что-то не то. Остынешь и все пройдет…"
- Это не ерунда и не пройдет,- серьезно заметил неожиданно вынырнувший из пара как черт из табакерки юркий лысоватый человечек с клиновидной бородкой и горбатым клювиком посередине плутоватых глазок. Вдруг он неожиданно ткнул мне указательным пальцем в солнечное сплетение и подытожил: - Наверно у вас гастритик…
- А вы доктор?- спросил я.
- Нет,- хихикнул человечек и исчез в парной завесе.
- Успокоил,- скептически хмыкнул Валентиныч,- по моему сквозь этот пар мне привиделись костяшка копытца и парочка пропорциональных шишек у него на затылке. И ткнул он тебя вовсе не пальцем, а кончиком хвоста. После этого мы с Валентинычем от души погоготали. Но вот что странно- живот у меня прошел и никогда больше не болел ни в бане ни вообще. Ну что, по пивку?
- По этому поводу есть еще одна история,- включился доселе звонко смеявшийся Крамарь (Если хочешь рассмешить Крамаря, - просто покажи ему пальчик),- Наливайте и я расскажу.

НУ, ПО ПИВКУ, ПО ПИВКУ.

У меня есть друг Витя,- начал свою историю Крамарь, и, сделав большой глоток "Жигулевского", как бы сожалея о своем расставании с бокалом на время повествования, продолжил,- медик по образованию, но на самом деле, неформал восьмидесятых. Совершенно неуемный человек, как Валентиныч в бане. Он все время что-нибудь организует: какие-то политклубы, слеты авторских песен…, между прочим, ярый поклонник Высоцкого, Блаватской и Рериха…
- Ну, Блаватская…,- с пониманием протянул Андрюха.
- А Рерих?- воткнулся и я.
Высоцкого, понятное дело, мы бы и обсуждать не стали. Тут все ясно,- народный.
- Но дело не в этом,- попытался угомонить нас Крамарь,- дело в том, что вокруг всего этого Витя и вращается, но порой даже кажется, что он центр мироздания, и все это наоборот вращается вокруг него. Но есть одна особенность: куда бы его не заносило в этом беспрерывном вращательном движении, он везде любит дегустировать…"эту систему". Под "этой системой" соответственно понимается все, что ему приходится дегустировать. А для его друзей, тоже медиков, "этой системой" является чистый питьевой спирт. Это самая экономичная в мире система в смысле дегустации. Достаточно выпить грамм двести, а дальше пей время от времени обычную воду и будешь целый день ходить под системой.
Вот в таком состоянии после очередного консилиума и материализовался Витя неподалеку от меня. Пожар внутри его сущности, вызванный вливанием системы, требовал тушения, и, поскольку я в это время поднимался по ступенькам бани, а там было пиво, Витя как всегда сделал правильный выбор.
- Ну что, по пивку,- риторически произнес мой друг после раздевания.
-Это успеется,- ответил я,- вначале нужно найти тебе тапки.
- А потом и по пивку,- радостно продолжил Витя.
- Нет, Виктор, тапки нужны совсем не для того, чтобы пить пиво. Они нужны для того, чтобы запаривать веники и сделать еще много разных дел, не испачкав ноги.
Вряд ли в тот момент Витя правильно понял мою мысль, поскольку пожар, полыхавший внутри него, разгорался все сильнее и сильнее…
- Вот так, Витя, запарим венички…
- И теперь по пивку?- теряя надежду, вопрошал Витя.
- Теперь в сухую.
- А потом по пивку…по пивку?
- Странный у тебя приятель,- покачали головой знакомые ребята-банщики.
- У него пожар, спирт горит.
- А…,- въехали банщики, подбрасывая очередной черпачок на каменку, Понятно.
- По пивку?
- Теперь с веничком,
- А потом…
- Потом в бассейн.
- Что это?- удивленно спросил Витя, выныривая из прохладной воды бассейна, вылупившись на два плоских предмета, поднявшихся вслед за ним на поверхность воды.
- Это твои тапки. Ты забыл их снять, когда нырял в бассейн. Тапки, Витя нужны, чтобы не подхватить грибок, а совсем не для того, чтобы пачкать ими чистую воду бассейна. Да что я тебе объясняю, ты же медик, и хорошо знаешь основы гигиены. Просто у тебя пожар от "этой системы", и ты все забыл.
В общем, когда Витя, наконец, вкатил в себя одним глотком целую кружку пива, "система" дала сбой и не сработала. Может быть, вышла с потом и, растворившись в банном пару, попадала затем в легкие, расслабляла тайные пружинки, побуждая посетителей поскорее занять очередь у буфета.
Мы еще на полном серьезе поговорили с Витей о перспективах создания общества любителей пара и даже вплотную подошли к вопросу о членских взносах, собирать которые призван председатель, должность которого бесспорно должен занять Виктор. Я, было, предложил ввести льготный билет на посещение бани если не для рядовых членов сообщества любителей пара, так, по крайней мере, для членов правления. Но это уже никого не интересовало,- завершил свою историю Крамарь,- Вот эта система! Отпробуем!?
- Это может плохо кончиться,- раздался знакомый голос за моей спиной, принадлежавший двойнику нашего Крамаря,- Иван Иванович Гегеле,- представился наш недавний знакомый.
- "Друг Фейербаха?,- вставил Андрюха, но Гегеле изобразил, по всей видимости, привычную для него презрительную гримасу, в полной мере осознавая, что последняя буква в слове определяет его значение не в меньшей степени, чем первая.
- Гегеле, а не Гегель,- слегка осадил он Андрюху,- но дело не в трех источниках и трех составных частях марксизма,- окончательно свалил он всех нас своей эрудицией. Эта так называемая вами "система" серьезно пошатнула авторитет уважаемого и почтенного человека. Об этом есть своя история о том, как дедушка обмишурился.

КАК ДЕДУШКА ОБМИШУРИЛСЯ.

Дедушке совсем недавно стукнуло 85, но баню он посещал регулярно,- Начал Иван Иваныч,- Чаще всего дедушка сидел на нижнем полке неподалеку от паровозной топки имени Лазо, которого японские оккупанты сожгли в такой же топке во время всенародного героического и самозабвенного самоуничтожения в Гражданскую. По другой версии его сожгли казачки-белогвардейцы, мстя за вырезанных большевиками японцев, которые оккупантами вовсе и не были, а помогали Колчаку избавить Россию от большевиков с тем, чтобы потом успешно осваивать ее бескрайние сибирские просторы. По третьей версии Лазо вовсе не сжигали, так как якобы тот самый паровоз, в котором его как бы сжигали, установленный ему в качестве памятника, был вообще американским 1940 года издания, то есть появился спустя лет двадцать после того, как в нем сгорел Лазо. Но это и не важно,- отхлебнув "Жигулевского", продолжил Гегеле, вдохновленный нашими широко открытыми от изумления глазами,- Важно другое. Благодаря этой топке баня славилась самой лучшей парилкой в городе, и никакие сауны с тренажерами и бильярдами, бассейнами и девочками не могли побить рейтинг нашей заводской бани. Но я опять удалился от темы,- признался Гегеле, делая большой глоток из кружки.
Бывало, что даже в столь преклонном возрасте дедушке помогали забраться на самый верхний полок, откуда он с мудростью банного гуру поучал внучат как правильно запаривать веник, как подкидывать и куда лить воду и вешать полынь для запаха, когда разгонять жар, и как париться, и каким веничком лучше и многое другое… Кто-то его слушал, другой пропускал наставления дедушки мимо ушей. Но все сходились в одном: дедушка молодец, и каждый втайне мечтал дожить до его лет, сохранив пристрастие к банному пару.
Старожилы рассказывали, как однажды, устав от бездарных поддавальщиков, дедушка отобрал у них черпачок и велел принести полный тазик воды и начал поддавать. Вначале он поддавал осторожно, по чуть-чуть проливая воду на щели между камнями. Десятка черпачков хватило, чтобы самые прожженные банщики соскочили с верхних полков. Постепенно дедушка вошел в раж, зачерпывал в одно касание и стремительно кидал в топку. Топка в ответ изрыгала из себя раскаленные струи банного пара. Кто-то еще пытался возражать против беспредела, творимого дедушкой, иные натягивали шляпы по мочки ушей. Но между тем все, изживаемые зверской температурой, нагнетаемой дедушкой, медленно, но неизбежно сползали вниз.
Дедушка преобразился, он и сам уже полыхал как раскаленный камень, и казалось, что это древнегреческий бог Гефест поет свою песню огня для смертных. Смертных в парилке вскоре вообще не осталось, и только неуемный дедушка продолжал источать бесконечные огненные запасы своей околовековой мудрости.
Здесь необходимо маленькое отступление,- заметил Гегеле, переходя на второй бокал,- дедушка никогда в бане не пил. Ему подносили, и не раз, но он отказывал. То ли стечение обстоятельств, то ли карты так легли, а может быть, в природе наступил особенный перепад температур и давления, но однажды дедушке поднесли эту вашу "систему", и он не отказал. А по началу ничего и не произошло. Дедушка как обычно подремывал на нижнем полке, вкушая легкие парные процедуры, а мы с Гошей, моим другом, тоже банщиком, неторопливо парились на верхнем.
И тут произошло буквально следующее. Один пузатый мужик расслабленно отдыхавший по соседству с нами вдруг как-то странно пошевилил ноздрями, втягивая банный аромат, лицо его перекосилось, он неожиданно оторвал спину от стены и, хмуро взглянув в упор на сидящего на втором полке рыжего кучерявого мужичишку с характерным носом, потребовал: - Эй, мужики, кто пернул?
- Это не я,- сразу скукожился носатый.
- Он наложил,- грозно приподнялся сосед напротив, поджарый, мускулистый и решительный, напомнивший мне пролетария, разбивающего молотом оковы капитала на рубле двадцатых годов.
- Француз здесь не причем,- спокойно возразил Гоша и таинственно кивнул на дедушку, завалившегося на нижнем полке и не подававшего признаков жизни.
Дедушка обмишурился по-крупному, или как принято говорить, по- большому. Конечно, одновременно дедушка обмишурился и по-малому, но это как-то уже не воспринималось, ибо малое не так заметно на фоне большого.
- Еканый бабай!- ошалело крикнул поджарый, за такие дела нужно в морду!
- В морду нельзя,- возразил Гоша, беда, конечно, что дедушка обмишурился, да только ты доживи еще до его лет…уважение надо иметь к старости,- и мы за руки и за ноги оттащили дедушку в моечное отделение.
- Держи, француз,- сказал поджарый, подавая шланг с водой,- обмывай, а я пойду парилку промою.
Француз стал обдавать дедушку, а мы с Гошей гадали: то ли вызвать милицию, чтоб никто ничего в смысле криминального не подумал, то ли скорую, но дедушка не реагировал на мощную струю воды, и, казалось даже, что не дышал…Вокруг стал собираться народ, поначалу с любопытством взирая на дедушку, а потом втягивая ноздрями воздух и кривясь с отвращением, поскольку пока его поливали водой, дедушка, все еще не подавая иных признаков жизни, непроизвольно обмишурился снова. Это был уже перебор. Нас с Гошей буквально вынесло из этого "аромата", и в раздевалке, где еще оставался свежий воздух, Гоша сразу бросился звонить в морг:
- Быстрее,- кричал он кому-то в трубку как в преисподнюю, у нас дедушка в бане умер… Да, уже обмываем… Скидка 20 процентов?
В общем, минут через пятнадцать мы сидели с Гошей в раздумье о жизни и смерти и потягивали пивко в ожидании патологоанатомов.
- Ну, за дедушку печально произнес Гоша, разливая по заранее припасенным стаканчикам клюквенную настоечку, пусть земля ему будет…
- Подвиньсь, внучок, а то шкафчик загородил,- шамкнуло мне в ухо. Позади меня стоял начисто вымытый розовый дедушка, - какжно мне хорошо… а? …Как в раю побывал…как ребята поумывали. Легкого вам пара, внучики.
- Бежим,- ткнул я Гошу, когда дедушка скрылся в проеме двери,- сейчас эти приедут.
И мы, наскоро обтираясь полотенцами и быстренько одевшись, умчались в буфет. Не успели мы сделать и по глотку, как сбоку от нас строго потребовали:
- Ложный вызов должен быть оплачен.
Перед нами стоял здоровущий патологоанатом (настоящий голливудский маньяк) упершийся в пояс мясистыми волосатыми руками с закатанными по локоть рукавами. Я сразу его узнал по голубым штанищам шестьдесят шестого размера и такой же голубой шапочке.
-П…п…почему в г…г…г…голубом, а…а…а не в белом,- заикаясь от неожиданности произнес Гоша.
- Мой знакомый,- вспомнил я,- однажды побелил по приколу замызганную мазутом фуфайку, и что ты думаешь?... В больницу его пропускали без вопросов.
- Новый стандарт,- прорычал голубой,- а то ведь мы уже и местечко подготовили, не пустовать же, надо будет, сделаем и на двоих. Платите!
- Кому надо будет и каким двоим? – мы благоразумно выяснять не стали, а предложили попить пивка. После того, что поведал нам анатом под кружечку, другую пива, мне всю ночь снились оживающие покойники, и прочие химеры, а наутро ощущение было такое, что меня всю ночь водили на экскурсию в кунц-камеру. Четверг этот чистый был последним. Банщики прозвали его черным, и по четвергам баня больше не работала. Да и в другие дни всякий входящий в баню, первым делом спрашивал, тут ли дедушка? И если отвечали, что тут, то плевался с досады бывалый банщик, бежал сразу в буфет, где возвращался к жизни лишь после ста пятидесяти, стакана томатного сока, будерброда с ветчиной, разбавленными бокальчиком пива. Эээх…,- добавил Иван Иваныч, немного подумав,- а что поделаешь? Надо держаться, ребята.
Тут в голове у меня вроде как прояснилось и, воспользовавшись молчанием, я ринулся заполнять паузу: - А хотите на посошок историю про то как держались ребята?

РЕБЯТА ДЕРЖАТСЯ…

Я вообще-то соглашусь с Иван Иванычем, который постоянных посетителей бани называет банщиками. Я то же так считаю, потому что тот штатный банщик, получающий зарплату, который в белом халате ходит взад вперед под шафе и ничегошеньки не делает - не подметает, не прочищает водослив, не сушит парилку, не убирает к такой-то матери дырявые тазики, а только покупает пиво да собирает пустые бутылки,- вовсе и не банщик, а так… В этом смысле штатные женщины-банщицы куда как хозяйственнее. У них и мыло с тапочками найдется, если чего забыл, и влажную уборку сделают, надо так и ценные вещицы спрячут, чтоб не стибрили. Они всегда уважительны и приветливы, может потому, что в отличие от мужиков-банщиков замечают мужское достоинство. Я однажды под закрытие парился последним, так банщица дверь парной слегка приоткрыла, и не просовывая головы тактично спросила:
- Вас там сколько?
- А вас,- парировал я.
- Нас трое – я, Люся и Рая.
- Как это я оказался в женском отделении?- подумал я, и быстренько побежал под душ.
Пока я одевался, Люся, Рая и не представившаяся мне банщица приводили опустевшую баньку в порядок.
Ничего хорошего в смысле порядка не могу сказать о нашем банщике. Потому что когда мы с Санькой зашли в моечную, там пол уже был залит, а местами попадались и мутные мыльные лужицы. Долго мы там не парились. На третий раз вода уже была на полу в парилке, и мы наскоро помывшись, и ополоснув ноги, расположились в раздевалке с кружечками неизменного пива и шашками посередине. Вначале повезло мне, но потом, понадеявшись на авось, я проиграл Саньке целых две партии. Потом игра стала более интересной и комбинационной. И я уже было выходил на позицию выгодного обмена с моим преимуществом, но тут появился этот поддатый банщик и сказал, что баня затоплена и потому закрывается.
-А не пошел бы ты на …,- сказали мы с Санькой дуэтом. И он было пошел туда, куда мы его послали, но через пять минут вернулся, видать не нашел дорогу. Мы даже открыли рты, чтобы подробно описать его нелегкий и полный трудностей предстоящий путь, но не успели.
-Там, в котельной, - взволнованно умолял нас этот горе банщик,- ребята держатся. Сейчас звонили, сказали, что их хватит еще минут на пятнадцать,- и ушел.
- Что значит держатся?,- спросил я у Саньки,- И что может случиться через пятнадцать минут?
- А как на подлодке, понимаешь? Ребята уже по шею в воде,- прорисовывал Санька. Вода все прибывает. Мы тут паримся, пивко сосем, а им только люки открыть… Но ребята держатся, чтобы нас не подвести…
- В чем подвести, Саня?
- Не знаю …, но ребята не должны погибнуть из-за нас,- заключил Санька и твердо посмотрел на меня.
Санька служил на корабле, и день Военно-морского флота считался для него святым, и в этом он разбирался лучше меня. Поэтому, испугавшись за судьбу ребят, которые держались ради нас в залитой водой котельной, мы быстренько собрали шашки, и уже через пять минут продолжили обсуждение проблем подводного флота за кружечкой пива, слегка разбавленного "этой системой".
Ребята сдержали свое слово, потому что ровно через десять минут шатающийся от качки экипаж "усталой подлодки" во главе со своим капитаном-банщиком с чувством выполненного долга прохаживался по пивку, и даже пытался напевать "шаланды полные кефали", постепенно превращаясь в шайку биндюжников…

Ну, что? На посошок?,- обнадежил я своих слегка уставших товарищей,- За тех, кто в море и на суше! За тех, кто парится вместе с нами, не теряя ВЕРЫ, НАДЕЖДЫ, ЛЮБВИ! За ОПТИМИЗМ!
- За тех, кто рассказывает банные истории,- поддержал меня Андрюха.
- И за тех, кто в них участвует,- добавил Крамарь.
- И за тех, кто их слушает,- лукаво улыбнулся Иван Иванович.
С ЛЕГКИМ ПАРОМ!!!

Всю свою жизнь я провел в столице, лишь изредка выезжая с семьей на дачу, в деревню. О прелестях сельского бытия я знал немного. Хозяйка, у которой мы снимали дом в тверской деревне по Петербургскому шоссе, была крепкой русской женщиной - из тех, про которых писал Некрасов. Муж ее неделями не просыхал, она его за это нещадно била огромными гладкими и блестящими от регулярных упражнений с коровьим выменем руками, теми же, что вечерами в баньке у Волги гнала для него самогон. Весь двор и хозяйство держались на этой здоровой русской крестьянке и двух ее сыновьях - 19 и 14 лет. Мы жили у нее втроем - я, моя жена и наша дочь. Жена, опасаясь за дочь, неодобрительно посматривала на двух ее парней - младшего Павла и старшего Николая, недоумевая при этом, как от такого дрянного семени росли эти молодцы. И тот и другой были уже вполне оформившимися мужчинами, с нежной золотой порослью вокруг губ. Листая свежую почту, которую доставляли курьером из закрытого института, где я работал заместителем директора, я лежал часами под сенным навесом, наблюдая за, как мне казалось, нехитрой сельской жизнью.

Жена с дочерью бродили по лесу, загорали у реки. Мне же хватало работы - я писал статью для научного журнала. Курьер, женоподобный юноша, появлялся через день. Я забирал у него бумаги, ограничиваясь скупыми приветствиями, но он обычно задерживался, о чем-то долго кокетничая с хозяйскими детьми. Из-под уютного навеса я смотрел вокруг в легком томлении, наслаждаясь миром. И все больше отвлекался, наблюдая за Павлом и Николаем. Был июль, средолетье* Межень - говорила хозяйка. С утра до позднего вечера вся семья была на сенокосе, каждый час к дому подъезжала груженая сеном телега. Николай, что постарше, умело правил тяжеловозом с вершины стога, а младший ездил на Резвом, такая у коня была кличка, без седла. Загорелые, серебряные от сенной пыли, блестящие от пота, капельки которого разлетались сквозь солнечные лучи, разноцветными брызгами, они казались мне героями античной мифологии. Я так и называл их в шутку - Гермес и Меркурий. Мать их интересовалась у меня о происхождении незнакомых для сельской речи имен. И, услышав, что владельцы их некогда служили богам, взяла шутливую привычку созывать ими своих парней к вечернему столу. Так и пошло по деревне - Гермес, Меркурий* Наблюдая за их работой, я все больше задерживался на всяких мелких подробностях, дотошно изучив все хитрости их монотонного труда, который, впрочем, не был им в тягость. До меня постоянно доносились полудетские-полумужские голоса, легкий мат - не в надрыв, а так - в сердечном русском разговоре, непонятные мне сальные шуточки, которые я про себя списывал на "переходный" возраст. А переходный возраст постоянно выдавало волнение в промежности. С легкостью они перекидывали сено с телеги под соседний с моим укрывищем навес. От физического труда напрягались все их члены. Широких суконных штанов словно и не было, зато их сильное возбуждение было на виду. От того, мне казалось, они работали с еще большим удовольствием. Мне даже как-то становилось жаль, что они еще не знают более легких способов возбуждения. Но я ошибался* Заканчивая работу, они шумно заваливались под соседний навес и отдыхали.

За редкой стенкой слышалась какая-то возня, визг, к которому я стал прислушиваться. И вскоре обнаружил в нем присутствие интонаций, знакомых по фильмам Кадино. Их привозил из командировок знакомый дипломат. Я имел гомосексуальный опыт - в армии, в многомесячных геологических экспедициях в молодости, да и с дипломатом мы не устраивали молчаливых кинопросмотров. Любопытство взяло свое, и, отыскав в сене, желанную щелку, я прильнул к ней. Мои Гермес и Меркурий лежали обнаженные, грудь младшего оказалась прямо у меня перед глазами: так, что я видел и слышал биение его сердца. - А где же старший? - подумал я и в это же мгновение увидел его ягодицы. Несложно было догадаться, что они загорают обнаженными. Павел сосал член своего брата. Я возбудился настолько, что, расстегнув шорты, стал рукой помогать себе, испытывая неожиданное удовольствие. Поначалу я даже испугался величины своего напряженного органа: чуть изогнутый в право, с багрово красной головкой, он напомнил мне плоды южноафриканского дерева "Бэн-гуали", которыми в одной из последних экспедиций мы пугали слабую половину отряда. Слабую четверть отряда - потому что на двенадцать крепких русских мужиков приходилось всего две женщины, одна из которых, известная эмансипе, уже не подходила для секса. Меня взбудоражили приятные впечатления о ночах в дешевой южноафриканской гостинице, где в ожиданиях проводника, я и двое моих сотрудников изощрялись в приемах искусственного возбуждения друг друга. Славик, недавний студент университета, принятый мною на работу по протекции отца, откосившего его армии, тогда проявил неожиданную слабость к нашим инструментам. Он делал фелляцию, как опытная французская проститутка, удивляя меня глубиной своей глотки, в которой каким-то образом мог уместиться мой чуть больше среднего размера половой орган. Эти воспоминания будоражили меня больше, чем увиденное за перегородкой сенного навеса, отчего я вскоре обильно кончил. Кто скажет, почему все семяизвержения заканчиваются так банально, почему наслаждение так скоротечно? Вот, кажется, удерживаешь его, свое наслаждение, в своих руках.

Но вот оно, в самый пик своего торжествования, когда, кажется, весь ты, все твое существо собирается в твоих нежных ладонях, игриво выскальзывает из приятного капкана, разбрызгивая вокруг струи горячей жидкости. В это мгновение ты уже не способен совладать с ним - теперь не ты, а оно заключает тебя в сладостную тюрьму бездонного наслаждения. А потом минутное забытье, и возвращение в остывающую реальность. Мои деревенские Гермес и Меркурий, закончив свои детские шалости, что-то бурно обсуждая, выскочили из под навеса, направились запрягать Резвого. Я стал приглядываться к ним еще с большим вниманием. Между двумя братьями явно существовало что-то большее, чем только кровная связь. Какая-то особая нежность обращала на себе внимание, когда Николай подсаживал младшего Павла на лошадь, когда из его курчавых пепельных волос он осторожно вынимал сенной сор, когда с улыбкой поправлял сползающие с талии и обнажающие перси ягодиц просторные суконные брюки... Близился вечер. Провожая взглядом отъезжающую

телегу на фоне закатывающегося за далекий лес солнечного диска, я вдруг представил себе древнегреческую колесницу, и Гермеса с Меркурием - свиту, сопровождающую громовержца. Телега медленно спускалась к реке, лошадь была не видна за высокой травой, и только младший Павел - мой воображаемый Гермес в своих золотых крылатых сандалиях парил у земли. Вскоре жена с дочерью вернулись с реки. Вечер прошел в мелкой суете, утихшей около полуночи. В поисках деревенской экзотики мы улеглись спать на верхнем сеновале, внизу под сеном в хлеву хозяйка еще долго доила коров. Я затащил лестницу под крышу и расположился у дверцы. За что я люблю эти летние ночи - так это за звезды. В это время в Средней России темнеет поздно. Ярко-красный диск луны долго весит у горизонта и медленно поднимается, постепенно засветляя звезды. Но сегодня не они и не чарующий пейзаж - Волга с лунной дорожкой - были причиной моей бессонницы. Я думал о хозяйских детях, я наблюдал за ними. По течению до Твери Волга быстринами спускается с Валдайских гор, плутая меж многочисленных холмов, изредка замедляя свой ход.

И здесь был такой омут, хорошо видный в бинокль с возвышения сеновала. Туда и направились искупаться перед сном Павел и Николай. Как мне и хотелось, как я внутренне и предполагал, купались они обнаженными, как и днем - не скупились на возбуждающие прикосновения. Сейчас, из своего укрытия, я мог, не стесняясь, любоваться их сложением. Оба они были в том возрасте, когда сквозь мягкие юношеские черты все сильнее проступает грубое мужское содержание. Эта неуловимая текучесть, которая вскоре будет утрачена навсегда, очень привлекает мужчин в молодых мужчинах. Оставаясь по своей природе эгоистами, мы любим в них ту часть самих себя, которую нещадно смывает ход времени, мы любим ту нежность, которую следуя общепринятым законам, уничтожаем в себе.Я наблюдал, я любовался их еще резкими чувственными движениями, но уже мужской хладнокровной осанкой, но более всего правильностью линий, слагающих их тела. Все это доставляло мне удовольствие иного рода, чем то, что я испытал сегодня днем. Какое-то новое чувство поселилось во мне: рука с биноклем дрожала, дыхание стало отрывистым, в груди возникло приятное тепло, жар, огонь, жжение. На мгновение я ушел в себя, а очнувшись, почувствовал горячую влагу в промежности.Мои Гермес и Меркурий уже возвращались и, проходя мимо сеновала, пожелали спокойной ночи. Мне показалось, что какая-то новая интонация прозвучала для меня в их голосах. Уснул я сразу, а проснувшись уже к полудню, как и вчера, обнаружил записку от дочери и жены, отправившихся на весь день к реке зарабатывать сочинский загар, который я им не мог обеспечить этим летом, вынужденный руководить институтом. Позавтракав и пообедав, я вновь расположился под сенным навесом с какими-то документами, но не они интересовали меня. Я терпеливо ждал скрипа телеги, распаляя себя воспоминаниями о вчерашнем. Я ловил себя на запретных мыслях о том, что мне хотелось бы прикоснуться к их телам, мне хотелось сделать с ними то же, что они сделали с собой. Я был одержим и не стыдился даже мысли о том, как мог бы ласкать их члены, касаться их свежих губ, пахнущих парным молоком, вдыхать запах луговых трав, смешавшийся с терпким ароматом их тел.

Я был пьян от мыслей о возможности лишь прикоснуться к одному из них. Я был смущен необходимостью по привычке поприветствовать их за руку - за мягкую младенческую руку, которая, может быть, мгновение назад касалась их юных чресел. Но предрассудки отступили перед одним желанием обладать, иметь возможность прижать это тело к себе, к своим губам, принять его в себя. Я готов был излиться, как услышал, увидел приближавшуюся телегу и моих юных соблазнителей, вид которых протрезвил меня. Не знаю, почему я так расчувствовался, - их красотой можно было восторгаться и рассудочно. Делая вид, что занят бумагами, я внимательно наблюдал за тем, как они разгружали сено. А когда удалились на отдых в соседний навес, в трепетном ожидании прижался к щели в стене. В начале все повторилось как и вчера, хотя меня тревожило чувство, что мой Гермес и Меркурий сегодня как бы очень просто доступны мне, они словно демонстрировали мне все свои достоинства. Младший брат сосал у старшего, который прижимался к стенке так, что вот-вот я мог достать до нежной кожи его ягодиц рукой, губами. И я не выдержал, все это время возбуждая себя руками, я коснулся языком его нежной кожи. Но ничего не произошло - они продолжали любить друг друга. Продолжил и я. Когда все закончилось, я, отдыхая, корил себя за неосмотрительность моего поступка, поглядывая в щель на притягательные тела братьев. Но это было еще не все. В доске, разделяющей навес, была большая округлая дыра - от вывалившегося сука. В нее кто-то из братьев и просунул свой половой орган - я не мог отказаться от мучавшего меня желания. До сих пор у меня сосали, брали в рот, но я сам никогда не позволял делать этого, считая подобное ниже своего достоинства, но как я ошибался. Те впечатления, которые мне пришлось испытать, трудно описывать. Я коснулся губами мягкой остывающей после недавней эрекции плоти, почувствовав едва уловимый запах детства, в котором перемешиваются и радость, и горечь былого. Удивительно нежное создание стало расти у меня внутри, подниматься, заполняя меня. Я стал бороться с этим вселившимся в меня существом языком, я стал умолять его не входить в меня, лаская.

Но оно рвалось внутрь упрямо и дерзко, погружаясь глубже и глубже. И излилось в меня. Я думал, что это все. Но нет. Второй, совсем маленький, уже успокоившийся член показался в дырке. Я, слово в наркотическом опьянении, вобрал его в себя, стал лизать. И он, спустя мгновение, оросил мои губы приятной на вкус жидкостью.Сегодня это повторилось еще два раза. Оставшуюся неделю я прожил в деревне с негласном договоре между мною и хозяйкиными сыновьями. Разгрузив сено, они приходили в соседний навес, просовывали свои члены в дырку и я принимал в себя все, что они хотели отдать мне. Между нами установилась особая связь: мы не разговаривали друг с другом о происходившем, но много беседовали о жизни, я рассказывал им о столичных тусовках, приглашая в Москву, и даже обещал протекцию. Они поражали меня своей простотой и в то же время особым деревенским этикетом, молчаливым вниманием и уважением ко мне - столичному ученому. Меня уже нисколько не тревожили осуждаемые обществом наши с ними отношения. Я знал, что это никому не станет известно, и, как ленивый русский интеллигент, предавался дармовым развлечениям, забросив всякие дела. Целый день я ждал их приездов с сеном, и они, иногда, забывая о сене, сразу поднимались ко мне - и уже без всяких перегородок отдавали мне свои хуи. За несколько дней я изрядно поднаторел в оральном сексе, и чувствовал себя профессионалом. Но вскоре нужно было уезжать. День расставания нисколько не тяготил меня, я понимал всю несерьезность и чреватость последствиями моего увлечения. Хотя Борис Ельцин и отменил 121-ую статью, положение его было еще не столь уверенным, чтобы не опасаться возможности возвращения коммунистов. День нашего отъезда совпал с концом сенокоса, и хозяйка по этому поводу собралась топить баньку. Издали банька могла сойти за приличный трехоконный сельский домик в лесу у самой Волги. Дочь с женой, в ожидании новой сельской экзотики, отправились с хозяйкой в лес за можжевельником, вениками и какой-то травкой, муж ее, как всегда, приходил в себя, брошенный у коровьего хлева друзьями-собутыльниками.

Павел и Николай возились с баней: наносили воды с реки, растопили печь. А сейчас сидели со мной на скамейке под банным срубом, шутили, вдыхая горький дым березовой коры, пошедшей на растопку. Я же думал только об одном - о последней возможности прикоснуться к этим юным телам. Прежде я ни разу не позволял себе проявить активность в наших отношениях: ко мне приходили они, и они отдавались мне. Но теперь я не мог удержаться и, смутившись, просунул между ног Павла свою ладонь, поглаживая его член. Николай, наблюдавший за нами, улыбнулся, и с какой-то издевкой сказал мне: "Да зачем. Погодите... Сейчас же баня будет!". И была баня. Николай, довольно ухмыляясь, встал напротив меня, запустив свою руку между ног, почесывая свое мужское достоинство, которое оказалось достаточно большим, чего я раньше не замечал. - Ложись на скамейку, Пашка!.. - сказал он брату, не отпуская с меня взгляда. Пашка лег, он подошел к нему сзади, звучно похлопав по его сочным ягодицам, и, вновь обращаясь ко мне, бросил:

А так можете? Я, с улыбкой, повел головой.

Ну, учитесь тогда! И начал совать свой вставший, как кол, член в жопу Павла. Лицо его выдавало вожделение, колени дрожали, тело Пашки двигалось в такт движению Николая, навстречу ему. Я вспомнил, что обыкновенно в этот момент делает третий в порнографических фильмах. Лег под Пашку с Николаем и стал поочередно ублажать их своим языком. Вдруг тела их дрогнули, и они одновременно, со стоном, кончили. После они парили меня веником - дубовым, можжевеловым, березовым, растирали меня какой-то целебной болотной грязью, сопровождая все легкими сексуальными шалостями. Попарившись, мы поднялись на полог и, помолчав, продолжили разговор. Я, уже без всякого стеснения, интересовался у них их сексуальными увлечениями.

А чего, - удивлялся Николай, - у нас все на селе так трахаются, чего дрочить-то, если рядом натура есть. У нас всегда так - пока не спился и батька меня щупал, и дед батьку щупал. Младший должен старшего всем ублажать.

Ах вот как - младший старшего, - загорелось во мне, - ну так ублажи меня на последок.

Ну, что ж, - без доли смущения, с ухмылкой, выдал Николай, - валяйте, хотите - трахайте. И повернулся ко мне своими красивыми ровными ягодицами. Между золотистыми персями ягодиц, словно лоно цветка раскрылся нежно розовый анус, лишь кое-где он был опушен едва заметными тычинками. Я блаженно стал лизать это лоно любви, добиваясь от него ответа, ожидая что оно откроет передо мной свои лепестки, пропустив меня внутрь. Не выдержав сладострастной пытки, я вогнал свой орган в него. Николай испытал мгновенную боль, а потом и его и меня поглотило блаженство. Долго мы еще лежали в бане, умывая друг друга, как из-за стены вдруг раздался зычный голос хозяйки:

Ну чего там в бане, не угорели еще, еда стынет. В доме в красной избе нас ждал стол, накрытый по-деревенски щедро. Продукты, вместе и по отдельности, лежали горками - огурцы, помидоры, сметана, мед, блины и еще чего только не было.

Ну, как мои молодцы, в баньке, - интересовалась хозяйка у меня.

Да нечего - молодцы они у вас и так, да и в баньке тоже.

В баньке-то да, - стонал протрезвевший глава семейства из угла. И лишь краем глаза я заметил пристальный, с издевкой, взгляд жены, догадывавшейся по сплетням о моих экспедиционных увлечениях.

Да уж, банька-то тебе на пользу, - повторяя интонации хозяйки, бросила она. Но никто не мог догадаться, о чем шла речь. И мы принялись за богатую трапезу.